А.Д. АЛЕХИН
КАК НАЧИНАЛСЯ ХУДОЖНИК НИКОЛАЙ РЕРИХ
(страница 2)
Подлинной страстью стала для него археология. «Самые первые мои курганные находки не только совпали с любимыми уроками истории, но и в воспоминаниях близко лежат и к географии, и к гоголевской исторической фантастике. Много очарования было в непосредственном прикосновении к предметам большой древности. Много непередаваемой словами прелести заключалось в бронзовых позеленелых браслетах, фибулах, перстнях, в заржавленных мечах и боевых топорах, полных трепета веков давних».
Рериху было десять лет, когда в Извару приехал известный археолог Л.Ивановский для проведения исследований в ее богатых историческим прошлом окрестностях. Ученый брал мальчика на раскопки, которые произвели на него неизгладимое впечатление. Археология навсегда стала для Рериха источником творческого вдохновения, средством проникновения сквозь «вековой туман в тридевятое царство».
Он участвовал в раскопке множества курганов и древних городищ в разных местах России, сопровождая исследования опросами крестьян, изучением местных обычаев, преданий, поверий и обобщая богатейшие материалы в книгах, статьях, лекциях. На склоне лет художник писал: «Какая это живая, нужная для всех соображений наука — археология».
Хотя отец категорически возражал против художественной карьеры Николая, атмосфера родительского дома была для его развития весьма благоприятной: богатая библиотека, стремление Константина Федоровича и Марии Васильевны приобщить детей к естественным наукам, истории, литературе, музыке, встречи с Д.Менделеевым, монголоведами А.Позднеевым и К.Голстунским, юристом и историком К.Кавелиным и многими другими известными современниками.
Велика была роль учебы в одной из лучших гимназий России — гимназии фон Мая, куда он успешно выдержал вступительные экзамены в 1883 году. Опытный педагог К.И.Май воспитал в Рерихе любовь к географии. До шестого класса Рерих проходил весь школьный курс на немецком языке. Вместе с ним учились будущие известные художники А.Бенуа и К.Сомов.
Гимназические рисунки были связаны с географией, археологией, литературой, театром. «В гимназии К.И.Мая чертили карты Азии. Желтой краской отмечались пески Гоби. Боком мягкого карандаша наносили хребты Алтая, Тарбагатая, Алтын-Тага, Кунь-Луня... Белили ледники гималайские», — вспоминает художник в конце жизни.
«От школьных лет в гимназии Мая осталось несколько памяток. Были предметы из первых курганных раскопок вблизи нашего поместья Извара. Был портрет директора К.И.Мая и рельефная карта. Была программа торжественного спектакля с портретом Гоголя. Были эскизы, посвященные Хмельницкому, и «Страшной мести», и «Майской ночи».
Многие из названных работ сохранились. Например, графический портрет Гоголя, датированный 18 ноября 1891 года, исполненный явно под воздействием Микешина и еще мало говорящий о потенциальных возможностях подростка.
М.О.Микешин, друг семьи Рерихов, первым обратил внимание на художественную одаренность мальчика. Он же, по сути дела, стал первым его учителем, убедив старшего Рериха в том, что сыну необходимо заниматься рисованием серьезно и систематически.
Очень известный в то время скульптор Микешин был по образованию живописцем и графиком. Он создал огромное количество рисунков — только в Русском музее их хранится более тысячи. Как в скульптуре, так и в графике у Микешина свой стиль, свое лицо; мастер владел самой разнообразной техникой рисунка, используя и штрих и тушевку. Наиболее известны его иллюстрации к произведениям Т.Шевченко, А.Пушкина, Н.Гоголя; сам он гордился званием «русского иллюстратора».
Фантазия и смелость творчества Микешина произвели большое впечатление на юного Рериха. Начиная с 1891 года, он часто приходит в его мастерскую и внимательно наблюдает за работой художника, а потом рисует сам в том же стиле, используя те же художественные материалы. Однако в дальнейшем Николай начал относиться иначе к творчеству наставника. Например, 4 сентября 1895 года в своем дневнике отрицает его влияние на создание картины «Иван-царевич наезжает на убогую избушку» (1894): «По-моему, тоже не может быть влияния, так как я теперь слишком критически отношусь к Микешину».
Микешин относился к Николаю по-отечески. Достаточно привести несколько отрывков из его писем:
«Сынок мой — об Аполлоне, Колинька? Что-то Ваша работа, милый — отзовитесь! Переделали
ли Вашего «Псковича» и удалось ли его кончить так, как я Вам советовал?»
«Милый мой Колинька Константинович, завтра день Вашего ангела. Поздравляю Вас, голубчик, и верьте, что как родному сыну, желаю Вам доброго здравия и — творчества, творчества, с прогрессом техническим — без конца!»
Михаил Осипович был до крайности растроган, когда Рерих и его друзья в 1894 году подарили ему свои работы и повесил их на стену. В свою очередь, он послал Рериху на память рисунки гербов царей с подписями под ними, указывающими, кому они принадлежали.
Картина «Пскович», о которой упоминает Микешин, написана на большом листе картона (144x75) пастелью и гуашью в 1894 году. Она выполнена в классических академических традициях, очень грамотно, мастеровито, и лишь по подписи в левом углу можно судить, что автор работы — Н.К.Рерих. Ее только условно можно назвать композицией — это скорее изображение натурщика с воинскими атрибутами и повязкой на руке. Фон — типично условный, «дежурный».
Однако, при всех условностях, в картине немало положительного. Хорошо моделированы лицо и фигура воина, передано освещение, фактура различных материалов. Все изображение удачно скомпоновано. Ко второму году обучения Николай явно преуспел в области рисунка. А ведь еще за год до этого он лишь начал постигать азы рисования.
Окончив в 1893 году гимназию, Рерих усиленно готовился к поступлению в Академию художеств. «Летом 1893 года работа с И.И.Кудриным в музее академии. Перерисованы все головы, которые ставятся на экзамен. «Не увлекайтесь тушевкой, — учит Кудрин, — главное, покажите, как строить» — вспоминает Рерих.
Сохранились рисунки той поры: гипсовые головы Аполлона, Венеры, Зевса, Антиноя... А вот целые серии, также относящиеся к предэкзаменационной подготовке. В подборки входят изображения Гомера, Фукидита, Сократа, Платона, Демосфена, Софокла, Эврипида и др. В июне Николай подает прошение в Академию о зачислении его учеником. «На экзамене — голова Антиноя. Сделал, что мог».
На первом курсе Академии особыми успехами Рерих не отличался. Хотя построены его рисунки неплохо, но формам недостает цельности, и компоновка на листе бумаги не всегда удачна. Штудии гипсов выходят суховатыми, слишком «оконтуренными».
Рисованию гипсовых голов и фигур Рерих сначала учился у старых академических профессоров:
П.Чистякова, Р.Замелана, Н.Лаверецкого. К этому времени относятся и два рисунка гипсовых бюстов Зевса и Афродиты, которые ныне находятся в мемориальной квартире Ю.Н.Рериха. Они свидетельствуют о точности глаза и твердости руки исполнителя; для них характерны правильность передачи пропорций и анатомических особенностей лица. Однако формы лишь слегка моделированы тушевкой, а фон едва нанесен. На одном рисунке указана длительность исполнения — три с половиной часа.
Параллельно Рерих занимается сочинительством: делает эскизы «Плач Ярославны», «Святополк
окаянный», обложки сборника «Эллада».
Как бы то ни было, но Николая перевели в следующий класс. «Помню, на переходном экзамене из фигурного кл/асса/ в натурный стоит Аполлон. Пав/ел/ Пет/рович/ за 22 урока всего подошел 2 раза в самом начале, а после все стоял у Щербиновского. На нашу просьбу (учеников сидевших в плафоне) он сказал, что знает, что делает. На предпоследнем уроке приходит он к нам — поправляет. Подходит ко мне и на весь класс приветствует: «да это француз, а не Аполлон, ноги тонки». Это когда все уже готово. Вот тебе думаю и перешел на натуру! Однако кое как поправил, да и ошибка была пустая и перешел», — записал в дневнике Николай.
Вообще юношеский дневник Рериха интересен во многих отношениях — это чрезвычайно важный документ, рассказывающий не только о тех или иных жизненных факторах, но и о характере, внутреннем мире, устремлениях молодого человека. Вот некоторые записи, сделанные им в период с 28 сентября 1894 по 5 февраля 1895 года:
«Одно время я было думал брать у Пав/ла/ Пет/ровича/ уроки, но он так расхвалил меня и столько раз повторил талант, что мне стало приторно и я стушевался. Хотя я и люблю, чтобы меня хвалили (каюсь, страшно люблю), но всего в меру (сказал негр, когда ему дали 100 ударов). Насколько я люблю похвалу и насколько она меня подымает, настолько удручает и огорчает резкое порицание, раз даже аппетит потерял. А все самолюбие, ох какой кнут это самолюбие, так и стегает, ни минуты покоя. А все же лучше иметь его больше меры, чем меньше. При нем можно сделать много такого, чего без него не сделаешь».
«Весь вечер мы говорили о художниках (с Еленой Павловной, двоюродной сестрой Антокольского — А.А.). Для меня пролилось много света на Залемана, и я каюсь в моем прежнем худом мнении о нем. Репин, Стасов, Беклемишев — полубоги не сходили с языка».
Николай пишет, что отказывается идти в гости ради работы, что сверстники его звали «Белоснежкой» и «красной девицей» за то, что он часто краснел от каждого «скоромного» слова.
Антокольский говорит: «знаешь, ты совсем не похож на нас, академистов. Они вон теперь, до начала занятий, сидят себе по домам, распивают чаек; а ты что-то работаешь, обдумываешь».
«Теперь приходится серьезно заниматься более 12 часов в сутки, а я замечал, что долее 9 часов серьезной работы мне не под силу — надо сократить что-нибудь, не то...».
«Федоров приходит и спрашивает, «отчего я так волнуюсь во время работы, даже, мол, со стороны заметно». Вот кабы он мне мог объяснить, отчего я так волнуюсь, так я бы ему весьма благодарен был бы».
«Сегодня Репин зело высек нас обоих (Рериха и А.В.Скалона — А.А.). Его подлинные слова: «Разве можно на этом ограничиваться, по этому началу только и работать, а вы уж и оставили. То и странно, что люди не делают, а, между тем, могут делать. Ведь я вижу, что вы чувствуете форму и вообще много симпатичного. Ведь это не художество, а дилетантизм. Может быть, это пригодится только для выражения каких-либо идей (это он намекал на свою статью в «Ниве», наши претензии к искусству), да и то вряд ли. Как же вы так быка прямо за рога? Над каждой частью, где вы день работали, настоящий художник год, целый год проработает. Нет, вы пишите остальное», а в коридоре, где мы его поймали и опять спрашивали, в заключение одобрил нас, «а то ведь к Рождеству могут сказать вам — вы еще мало подготовлены и вам надо выйти из Академии». После этого мы поблагодарили его за утешение и, пожав трогательно руку, разошлись».
«Репин вчера будто бы сказал, что если профильтровать Академию, то из 400 учащихся останется всего 100. Он все напирает на то, что гнать и не пущать бездарность. А между тем Куинджи в мастерской недавно громко взывал о том, как трудно отличить талант от бездарности и что если ему покажут два этюда — один превосходный, а другой скверный, то он затруднится сказать, что хороший написан талантливым человеком, а худой бездарным и что нужны многие годы, чтобы отличить талант от бездарности».
На днях был Репин. Смотрел этюд; его слова: «какой прогресс! Да уж теперь и совсем хорошо. Как это утешительно! Я даже и не ожидал так многого. Однако как вы шагаете (А ведь такой отзыв недурен, и это при третьем в жизни этюде)».
Интересно, что через четырнадцать лет И.Е.Репин предложит академическому собранию удостоить Н.К.Рериха званием академика.