Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

 

ЖАЖДА СОВЕРШЕНСТВА
Альбрехт Дюрер 

(окончание главы) 

 

Альбрехт Дюрер.
Зайчик.
Акварель и гуашьАльбрехт Дюрер. Зайчик. Акварель и гуашь

Много позже, став знаменитым, Дюрер задумал большую книгу о живописи. Сохранились ее планы, но труд так и не был осуществлен. Размышляя о том, как надо учить юного художника, он вспоминает свои отроческие годы. Задает себе вопрос: «Как сделать, чтобы мальчик учился с охотой и учение ему не опротивело?» Судя по всему, вспоминал, что иногда пропадал интерес к рисованию, надоедали чрезмерные упражнения. И здесь, видимо, может  помочь другой вид искусства.

Было бы очень хорошо, считал Дюрер, если ученик время от вре­мени «отвлекался бы от учения непродолжительной игрой на музыкальных инструментах для того, чтобы согреть кровь и чтобы от чрезмерных упражнений им не овладела меланхолия».

Музыку Альбрехт любил с ранних лет. Один из его детских рисунков называется «Мадонна с музицирующими ангелами». Ангел, играющий на лютне, весьма схож с Дюрером, каким он себя изобразил на первом автопортрете. И в дальнейшем художник будет часто  рисовать и писать себя с разными музыкальными инструментами. Например, в 1500 году на створке «Алтаря Иова» представил флейтиста и барабанщика. В лихом, задорном барабанщике нетрудно узнать Дюрера.

Юный художник должен быть высоконравственным, морально чистым: «Ничто так не ослабляет ум, как нечистота». С ранних лет учиться: «Надо, чтобы он умел хорошо читать и писать и знал бы латынь, чтобы понимать все написанное».

В мастерской Вольгемута Дюрер освоил все стадии создания алтарной картины: подготовительный рисунок, перевод его на доску, подбор и смешение красок, нанесение подмалевка, многочисленные прописвания композиции.

Запомнил, какие сцены обычно изображают на алтарях, как выглядит тот или иной святой и какие атрибуты ему сопутствуют. За три года прошел хорошую профессиональную школу, приобрел прочные навыки ремесла и даже кое-что узнал о нидерландских и итальянских мастерах.

И, может быть, самое главное — Альбрехт Дюрер ощутил страстное, непреодолимое желание учиться дальше, узнать об искусстве как можно больше.

В «Семейной хронике» художник оставил примечательную запись: «...Послал меня мой отец путешествовать, и четыре года я не был дома, покуда отец снова меня не потребовал. И после того как я уехал в 1490 году, после Пасхи, я вернулся, когда считали 1494 год после Троицы».

У европейских ремесленников и художников странствия подмастерьев, закончивших учение, были издавна в обычае. Это давало им возможность познакомиться с собратьями по профессии, обогатить знания, овладеть новыми приемами и материалами, разведать секреты мастерства.

В 1492 году Дюрер добрался до Кольмара, маленького зеленого городка недалеко от Рейна. Он давно мечтал туда приехать, чтобы поучиться у знаменитого немецкого живописца и гравера по меди Мартина Шонгауэра. Но опоздал: почитаемый Альбрехтом с детства мастер умер почти год назад. Однако в Кольмаре остались трое его братьев, и молодой человек проработал несколько месяцев помощником в их мастерской, где увидел много великолепных гравюр мастера Мартина.

Альбрехт Дюрер.
Старик.
Кисть на тонированной бумаге.Альбрехт Дюрер. Старик. Кисть на тонированной бумаге.Братья Шонгауэры научили Дюрера приемам гравюры на меди. Ему пришлось по душе, что собственный рисунок не надо передавать резчику, который может его исказить, а режешь его на медной доске сам, собственной рукой.

Пришло время покидать Кольмар. Впоследствии биограф Дюрера отметит: «И путешествуя так далеко ради своего искусства, он проводил все свое время за рисованием портретов, людей, пейзажей и городов». Работ тех лет сохранилось мало: рисунки Альбрехт не слишком берег.

В том же году молодой человек прибыл в Базель — один из главнейших центров новой гуманистической культуры, чему способствовал его университет. Здесь можно было встретить немало видных ученых, получить доступ в прекрасную библиотеку, познакомиться со знаменитыми базельскими печатниками и издателями. И даже принять участие в иллюстрировании готовящихся изданий.

Осень 1493 года застала Дюрера уже в вольном городе Страсбурге, где он поступил в мастерскую одного из местных живописцев. Здесь он и написал свой первый автопортрет маслом — на пергаменте, чтобы легче было отправить домой. Изобразил он себя с чертополохом в руках; растение это тогда называлось по-немецки «мужская верность». А над портретом поместил двустишие: «Идет мое дело, Как небо велело».

Дело, действительно, шло. Альбрехт рисовал постоянно. Стремился увидеть как можно больше. Знакомился с интересными людьми — ему это было нетрудно, поскольку отличался обаянием, общительностью, умом, не говоря уже о великом таланте. 

Возвратившись в Нюрнберг, Дюрер женился на Агнес Фрей, дочери Ганса Фрея, медника, механика, музыканта. Можно было открыть мастерскую совместно с тестем, набрать заказов. Но покоя он не ощутил. Наоборот, собственные работы перестали нравиться. Особенно огорчало, что не умеет передать человека в движении, а в пейзажах —дальние планы.

Начал копировать гравюры на меди Андреа Мантеньи и других итальянцев. Они-то, полагал Дюрер, знают гораздо больше, чем его соотечественники, ибо имеют возможность изучать великое искусство древних греков и римлян, читать их труды, постигать законы совер­шенства. Дюреру страстно захотелось побывать в Италии. И вот он уже собирается в путь.

Тревожились родители, обиделся тесть, плакала жена, но Альбрехт был непреклонен. После долгого и опасного путешествия, в 1495 году, художник добрался до Венеции. Здесь познакомился со знаменитыми братьями Джентиле и Джованни Беллини, с их работами, а также с произведениями многих других прославленных живописцев. Его пленили колорит картин Джованни, мягкость и светозарная сила красок, так отвечающих библейским сюжетам; изумился он и мастерству, с каким переданы воздушная дымка, окутывающая пейзаж, синие дали.

Альбрехт Дюрер.
Вид Арко.
Акварель. 
1495 г.Альбрехт Дюрер. Вид Арко. Акварель. 1495 г.В Венеции Альбрехт много писал красками, рисовал пером. Подобно прилежному ученику, а было ему уже двадцать четыре года, копировал работы Мантеньи, Антонио Поллайоло, Лоренцо ди Креди, братьев Беллини. Стремился постичь секреты изображения обнаженного тела. Открытия итальянского искусства, шедевры античности Дюрер воспринял всем существом, с огромной пользой для своего дальнейшего творчества.

Возвратившись на родину, он обосновался со своей мастерской в доме отца и основную часть времени посвятил гравюре на дереве и на меди. Со вторым видом гравюры он был лишь знаком и потому начал учиться с азов. Это было чрезвычайно трудно: при соприкосновении резца с медью рука испытывает совсем иное ощущение, чем при работе кистью на дереве или холсте, пером или карандашом на бумаге. И пальцы держат резец совсем иначе, и каждый мускул приходится переучивать. Кроме того, надо постоянно помнить: изображение на оттиске получится зеркально перевернутым по отношению к нанесенному на доске, В итоге мучительного труда Дюрер достиг небывалого до него совершенства в резцовой гравюре на меди. Среди гравюр той поры — «Четыре ведьмы», «Морское чудовище», «Прогулка», «Блудный сын» и многие другие.

Стремление к высочайшему совершенству жило в нем с детства. Дюрер никогда не отделял талант от работы; он был великим тружеником. Всегда верил в высокое предначертание человека, стойкость благородных убеждений, бесстрашную правдивость, в ценности духовные, обладать которыми — истинная красота. Вот почему многие его гравюры, рисунки, картины были красноречивой проповедью, обращенной к современникам и потомкам.

Жил он небогато. Если заводились лишние деньги, тратил на краски, бумагу, гравировальные инструменты, серебряные карандаши — все должно быть лучшего качества, в большом количестве. В дом приносил вещи, которые в хозяйстве не нужны,— затейливый подсвечник, кованую шкатулку, плетеную хлебницу, пузатый ушат, а то и высокую корзину с заплечными лямками, полную грибов. В хозяйстве-то не нужны, а вот для композиции могут пригодиться. 

Память его феноменальна. Нюрнбержцы привыкли, что Дюрер так вглядывается в прохожих, что это кажется неучтивым. И не только в прохожих — в кладку стен, трещины в камнях, свинцовые переплеты окон, резьбу деревянных дверей. Запоминает фактуру материала, цвет, строение — бесконечное многообразие видимого мира. Все это — тоже работа, ежечасная, без выходных дней.

Он мог писать и рисовать долго, упорно, трудно. Но мог и легко, вдохновенно, в мгновенном озарении, казавшемся окружающим импро­визацией гения. Современник и друг Дюрера ученый Иоаким Камерарий пишет: «Когда он держал кисть, уверенность его была такова, что он рисовал на холсте или дереве все до мельчайших подробностей без предварительного наброска так, что он не давал ни малейшего повода к порицанию...».

Альбрехт Дюрер.
Портрет Барбары Дюрер,
матери художника.
1514 г.Альбрехт Дюрер. Портрет Барбары Дюрер, матери художника. 1514 г.Вскоре после смерти в 1502 году горячо любимого отца Дюрер заболел. Заболел тяжело. Не мог есть, исхудал, пожелтел. Целебные отвары из трав облегчения не приносили. Потребовал в постель лист бумаги, принадлежности для рисования, маленькое зеркало — хотел увидеть, как выглядит человек, испытывающий нестерпимые страдания.

Глядя в зеркало, изобразил скончавшегося Христа: искаженное пред­смертной мукой лицо, полуоткрытый в последнем вздохе рот, запрокину­тую голову. Он не умер, но, рисуя, не знал, что выживет.

И как только Дюрер почувствовал себя лучше, он, держась за стену, побрел в мастерскую. Ликовал — начинается новая полоса жизни.

В то время усиливался духовный расцвет, подъем умственной жизни Нюрнберга. Частым гостем города стал знаменитый ученый и поэт Конрад Цельтис. Он поддерживал постоянную связь с гуманистами Италии, мечтал, чтобы содружества гуманистов, подобные итальянским академиям, возникли в Германии. Его желание осуществилось в Нюрнберге, где сложился кружок просвещенных людей под названием «Нюрнбергское братство». Их объединял интерес к античности, трудам прогрессивных ученых, философов. Участники «Братства» подготовили многие за­мечательные издания, например хрестоматию античных авторов. Об­суждали и приняли участие в реформе школьного образования.

Важную роль среди нюрнбергских гуманистов играл близкий друг Дюрера Вилибальд Пиркгеймер, один из образованнейших людей Гер­мании. Дом Вилибальда непременно посещали все приезжие ученые. Выдающийся немецкий гуманист Ульрих фон Гуттен в письме к Ви-либальду называет Нюрнберг «первым из всех городов Германии, который наполнился наилучшими дарованиями и на протяжении многих уже лет изобилует ими, в отношении исключительного богатства различными искусствами долгое время был единственным». Надо ли говорить, что это значило для Дюрера! Быть своим в доме Пиркгеймера и среди его друзей — значит быть прекрасно осведомленным о том, чем живут, о чем думают самые светлые умы Германии и Европы.

Великолепную библиотеку собрал Пиркгеймер. По его просьбе Дюрер украсил рисованными миниатюрами сочинения Гомера, Аристофана, Эзопа, Фукидида, Лукиана. Работая над переводами «Диалогов» Лукиана, Вилибальд читал вслух те страницы, которые для Дюрера представляли особенный интерес. Лукиан считал, что достойный живописец  должен точно рисовать, в совершенстве сочетать краски, искусно накладывать тени, красиво объединять части в целое.

Дюрер часто размышлял, почему добился меньшего, чем хотелось бы. Видимо, есть какие-то тайны, которыми владели художники античной Греции; теперь они  утрачены, но надо их открыть заново. В этом поможет наука. Первое, на что возложил надежды Дюрер, были измерения, без которых невозможно определить пропорции прекрасного.

Эти мысли укрепил в нем приезжий итальянский художник Якопо Барбари, поразивший Дюрера тем, что якобы строит в своих картинах человеческие фигуры на основе вычислений и измерений. В старости Дюрер поведал об этом эпизоде: «Он показал мне мужчину и жен­щину, сделанных им посредством измерений, а я в то время более желал узнать, в чем состоит его способ, нежели приобрести королевство... В то время я был молод и никогда не слыхал о таких вещах. И это искусство полюбилось мне, я стал размышлять о том, как следует делать подобные вещи. Ибо этот вышеупомянутый Якобус не хотел мне ясно показать своих основ, это я хорошо в нем заметил».

В поисках ответа Дюрер обратился к итальянским трактатам по искусству. Им овладело желание «поверить алгебру гармонией». Вера, что только наука позволит художнику постичь прекрасное, возвысит над случайностью и несовершенством видимого мира, привела его к мучительным поискам, порой к насилию над своим гением. Он не имел в виду свод приемов и правил, а стремился к высокому искусству, создаваемому в соответствии с особыми законами, которые можно познать разумом, выразить в словах и числах.

Дюрер упорно размышлял о тайнах не только пропорций, но и перспективы, которые считал взаимосвязанными, и разгадал многие из них. Сохранились его рисунки и чертежи, схематические изображения мужских и женских тел, построенных согласно расчету. Они очень похожи на произведения кубистов, которые появились четыре столетия спустя.

Но как бы ни уходил Дюрер в схемы, чертежи, математические расчеты, он никогда не порывал с живой натурой, с природой — неиз­менной его вдохновительницей. Не только красивые ландшафты влекут ого, но и какое-нибудь корявое дерево на берегу ручья, отшлифованный временем камень, забавная букашка. Однажды принес домой завернутого в лопух жука-оленя. Пристально его изучал, даже рассматривал в лупу. А потом написал акварелью и гуашью, соединив величайшую тщательность исполнения с живостью.

На Дюрера оказало немалое влияние учение философа Николая Кузанского о бесконечном мире, который заключен в каждом, казалось бы, ничтожном предмете, в малых частицах жизни, отражающих величие божественного космоса. Это сказалось на его творчестве. 

Любой пейзажист знает, насколько сложно изображать зелень,— так легко запутаться в бесконечном переплетении веток, стеблей, листьев, в невероятном многообразии конструкций и форм, игре света и тени, красок и их оттенков. Но посмотрите на этюд «Травы. Кусок дерна», написанный Дюрером в 1503 году. Как блестяще он справился с задачей — запечатлеть пятачок лесной опушки, столь типичный для среднеевропейской природы! Тут и мелкорассеченные листочки тысячелистника, и цветы одуванчика на длинных стеблях, окруженных прикорневой розеткой; надрезанные листья водосбора и темные со светлыми прожилками листья подорожника. Все это показано в так называемой «лягушачьей перспективе», когда словно смотришь на растения снизу вверх и они представляются огромными.

Букеты пионов и фиалок, молодой заяц, прижавший уши, крыло птицы... Мастерство, с каким передает все это Дюрер, трудно превзойти.

Неутолимая жажда самосовершенствования в 1505 году уводит ху­дожника снова в Италию. И хотя он был уже знаменит, но продолжал учиться. На родину вернулся обогащенный: живопись стала мягче, красочней, сочнее. Один из его друзей, Филипп Меланхтон, свидетельствовал: «Я вспоминаю, как выдающийся умом и добродетелями муж, живописец Альбрехт  Дюрер, говорил, что юношей он любил пестрые и многофигурные картины и при созерцании своих собственных произведений всегда особенно ценил в них многообразие. В старшем возрасте, однако, он стал присматриваться к природе и воспроизводить ее истинную красоту и понял, что простота — это высшее украшение искусства». 

Дюрер любил сравнивать художника с пчелой, собирающей мед со множества цветов. Он постоянно помнил о краткости бытия, спешил сделать как можно больше. Но, помня  о смерти, думал о жизни, оставаясь до конца своих дней убежденным, что искусство необходимо людям. Вот почему жаждал поделиться опытом и знаниями с собратьями по профессии, с современниками и потомками. В итоге появились внуши­тельный труд «Руководство к измерению» (1525) и, уже посмертно, трактат «Четыре книги о пропорциях человека» (1528). 

«Желание много знать и через это постигнуть истинную сущность всех вещей заложено в нас от природы,— писал Дюрер.—Но наш слабый разум не может достигнуть полного совершенства во всех науках, искусствах, истине и мудрости. Это не значит, однако, что нам вообще недоступна мудрость. Если бы мы захотели отточить учением наш ум и упражнялись бы в этом, мы могли бы, следуя верным путем, искать, учиться достигать, познавать и приближаться к некой истине».

Интересы Дюрера не знали пределов. Вперед и дальше, от истины познанной к истине непознанной — таков его путь в искусстве до самых последних дней жизни. Можно  еще сказать многое и все равно не исчерпать темы: о гениальном художнике уже написано свыше десяти тысяч работ. Достаточно упомянуть, что Дюрер успешно занимался даже такими вопросами, как проблемы фортификации, укрепления и планировки городов.

Это был один из немногих художников-философов; в его творчестве соединились глубоко реалистическая правда и изощренная фантазия, которая питалась мировоззрением эпохи, аллегорические композиции и шутливые зарисовки, филигранно отточенные живописные произведения и беглые, точные наброски.

Дюрер никогда не замыкался в узком кругу профессиональных, технических интересов. Он дружил со всеми передовыми людьми своей эпохи, общался со многими величайшими  мастерами итальянского Ренессанса; жизнь его проходила в постоянном труде, художественном и научном. С юных лет он искал ответ на вопрос: что такое красота? «Что такое красота, я не знаю»,— напишет он в конце жизни. Но тут же выскажет, что только общее согласие людей, общая социальная, общест­венная договоренность может определить и красоту, и весь общий ход, и смысл искусства.

Мы лишь коснулись основных вех творческой биографии Дюрера- художника, проследили ее до второй поездки в Италию. В целом как личность и как великий мастер он сложился к этому времени.

Насколько можно судить, одаренность Дюрера проявилась рано. Если он прекрасно рисовал в тринадцать лет, то легко предположить, что и в десять, и в семь лет уровень его изобразительного творчества был очень высок — с поправкой, разумеется, на возраст. В отличие от Леонардо да Винчи занимался он под руководством учителя мало, всего три года, да и учитель был весьма посредственным художником. Самообразование, самосовершенствование — главный воспитатель Альбрехта Дюрера.

 

 

 1    2

 

к содержанию